Наперекор экзотическому нигилизму своих робинзонад Грин уже и в ранних рассказах обнаруживал неожиданное сходство вымышленного мира с действительным. Романтический орнамент, наложенный на прочерченные ранее реалистические контуры, деформировал, но сплошь и (рядом не уничтожал их. Очень выразителен в этом отношении рассказ «Пришел и ушел» (1910). Все внешние признаки «Гринландии» здесь налицо. Герой по имени Батль (кстати, редкий пример значащей фамилии у Грина: вероятно, от английского — битва, бой) в поисках опасностей и подвигов оставляет скучную и тоскливую службу в Покете (одном из самых ранних городов гриновской страны, фигурирующем во многих его последующих произведениях) и приходит в некий пограничный форт в пустыне, который должен, по предположениям Батля, подвергаться нападениям туземцев. Но форт погружен в беспробудную спячку. Это самое тоскливое и гнусное место на земле. От дрянной воды у солдат «вечно болит живот», «пыльная духота глиняных стен» поглощает все звуки, огромное количество кур наполняет своим клохтаньем углы форта, у входа в комендантскую квартиру пасется стадо свиней, на веревках сушатся женские рубашки. Люди, «растрепанные, полуодетые, с помраченным жарой, пьянством и бездельем рассудком, едва двигают руками» (2, 35).
Десять дней проводит Батль в этом «забытом жизнью и неприятелем» форте, томясь до тех пор, пока однажды ночью не обнаруживает, что в пороховом погребе, около которого он стоит на часах, нет ничего, кроме пустых, давно сгнивших бочек. Утром неудачливый искатель приключений в полном вооружении покидает форт, а безразличные офицеры лениво наблюдают с вала за уменьшающейся фигуркой человека.
Хотя аксессуары «Гринландии» рассыпаны в рассказе щедро, все они легко заменимы; подставив в текст другие названия и конкретно ассоциированные детали, мы можем убедиться, что облик «остраненного» гриновского мира здесь целиком складывается на основе обобщенной модификации двух мотивов, варьировавшихся в раннем периоде творчества писателя: беспросветной скуки провинциального городка, помноженной на бессмыслицу военного быта армии, столь хорошо знакомого Грину по Оровайскому батальону.
--
Точно так же модифицирована в художественном мире Грина социальная структура реального общественного устройства.
Отношения в «Гринландии» — это отношения богатых и бедных, власть имущих и бесправных. Здесь есть министры и губернаторы, фабриканты и биржевики, здесь заключают сделки и терпят банкротства. Трактиры, игорные дома и притоны поджидают здесь людей, стремящихся повеселиться, а тюрьмы — бунтовщиков и вольнодумцев. На одном полюсе этой страны находятся «надменные невольники своего положения и богатства», на другом те, кто всегда «в работе, как в драке». Уже в ранних романтических произведениях Грина говорится об «избирательных нравах низших сословий» («Дьявол Оранжевых вод»), «мировом рынке» и «законе стоимости» («Колония Ланфиер»). Герой «Бегущей по волнам» видит парусное судно «между Угольным синдикатом и углом набережной» (5,27). В конторе Брауна «Арматор и груз» Томас Гарвей ждет приема в «прохладном помещении... среди деловых столов, перестрелки пишущих машин и сдержанных разговоров служащих» (5, 32). Сам Браун— «настоящий делец», который рассказывает историю «Бегущей» в лаконичном стиле торговых бумаг: «Спасая корабль от ареста, Гез сумел вытащить от меня согласие внести корабль в мой реестр. По запродажным документам, не стоившим мне ни гроша, он значится моим...» (5, 34).
Имена друзей Хоггея в «Гладиаторах» «шуршат сухо, как банковые билеты» (4, 341).
В «Дороге никуда» шантажист Сногден упоминает о «Смите, якобы грозившем протестовать поддельный вексель» (6, 106). Отец Консуэло характеризуется как «разбогатевший продажей земельных участков владелец табачных плантаций и сигарных фабрик, депутат административного совета» (6, 107), а губернатор Ван-Конет обещает своему беспутному сыну: «Дайте мне разделаться с правительственным контролем, разбросать взятки, основать собственную газету, и вы тогда свободны делать, что вам заблагорассудится» (б, 138).
Здесь все построено на соображениях материальной выгоды — ив мелочах, и в крупном. Итальянец, раскинувший палатку у опустевшей гостиницы, сдирает с Галерана надбавку за водку и еду только потому, что тот, выспрашивая о судьбе Давенанта, не замечает жульничества. Адам Кишлот вначале пытается торговать честно — и неизменно терпит банкротство. Но стоит ему начать мошенничать, покупая бракованный товар за полцены, а продавая за полную, и вот — он уже владелец нескольких магазинов готовой обуви. Мукомолы Покета, едущие в Лисе на торги по доставке муки для войск, заняты «составлением коммерческого заговора против других подрядчиков» (6, 81).
Можно бесконечно продолжать список примеров, доказывающих, что гриновский «условный мир сказки целиком включен в «ассоциативную систему» капиталистических отношений» (М. Шагинян. А. С. Грин.— «Красная новь». 1933, № 5, стр. 172). Мысль эта в разных вариантах повторялась неоднократно: в гриновскои стране есть «богатые и бедные, есть угнетение бедных богатыми, имеющими в своем распоряжении административно-бюрократическую машину с полицией, тюрьмами, судами» (И. Сергиевский. Вымысел и жизнь.— «Литературный критик», 1936, № 1, стр. 242); «мир, созданный Грином... отнюдь но радужен... подчинен той же власти чистогана, которой была подчинена и реальная действительность» (Е. Книпович (реп.).— «Детская литература», 1941, № 3, стр. 34).
Казалось бы, вопрос решен — писатель изображает общественную жизнь в период определенной социально-экономической формации, а именно — формации капиталистической? Но на этом пути нас поджидают всяческие неожиданности. Почти в каждом произведении Грина читатель встречается с «вещами несовместными».
Социальный облик «Гринландии» возникает из комбинации элементов самых разных эпох. «Акула» капитализма соседствует в ней с наследственным аристократом и благодушным, меценатствующим рантье. Подводные лодки, миноносцы, крейсера — «неподвижные стальные громады», чья «зловещая решительность очертаний» и «колоссальная механичность» (4, 262—263) так не вяжутся с романтикой океанской стихии, бороздят те же воды, что и парусные «судна-джентльмены», подобные «Бегущей по волнам». В зеркальных дверцах экипажей сверкают отблески солнца. Но наряду с экипажами по улицам гриновских городов курсирует и транспорт иного рода: «...под ноги мне кинулся дрожащий, растущий, усиливающийся свет, и, повернув голову, я застыл на ту весьма малую часть секунды, какая требуется, чтобы установить сознанию набег белых слепых фонарей мотора. Он промчался, ударив меня по глазам струей ветра и расстилая по мостовой призраки визжащих кошек...» («Серый автомобиль» — 5, 185). Дома освещаются то свечами, то электричеством, героев зазывает реклама кинематографа, робот Ксаверий — прообраз кибернетических машин — выглядит лишь экзотическим украшением волшебного дворца «Золотой цепи».
